Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. Критический этюд о Н. К. Михайловском. СПб., 1901

Разделы

Темы

Типы

Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. Критический этюд о Н. К. Михайловском. СПб., 1901

Источник: На сайте предание .ру. https://predanie.ru/book/219370-subektivizm-i-individualizm-v-obschestvennoy-filosofii/#/toc1

О книге

Сапов В.В.

БЕРДЯЕВ НАЧИНАЕТСЯ

А. Л. Бем — выдающийся исследователь творчества Достоевского — в статье, посвященной генезису романа «Бедные люди», пишет: «Начало литературной деятельности писателя представляет для исследователя особый интерес. Начинающему писателю приходится определить свое отношение к литературной традиции, наметить свой путь среди имеющихся литературных вкусов и направлений… Очень важно проследить именно первые шаги писателя, наметить колебания, которые проявились у него в поисках своего пути, выяснить, под воздействием каких литературных традиций создавалось первое произведение» [1].

Действительно, первое произведение играет в творческой судьбе любого великого писателя исключительно важную роль, независимо даже от того, чем заканчивается его литературный дебют: блистательным триумфом, как это было в случае с Достоевским, или позорным провалом; какой выпал на долю гоголевского «Ганца Кюхельгартена». В известном смысле первое произведение великого писателя — это то семя, из которого со временем произрастает могучее древо всего его дальнейшего творчества, — именно поэтому оно и представляет для исследователя особый интерес. Как правило, в первом произведении писателя, в отличие от произведений зрелого периода, отчетливее, а порой и откровеннее обозначены те полюса притяжения и отталкивания, те симпатии и антипатии автора, те его внутренние противоречия, которые и стимулируют все его дальнейшее творчество.

То же самое, mutatis mutandi, относится и к философу, особенно если это философ «неакадемический», каким был Н. А. Бердяев. Правда, осложняющим моментом здесь является то, что «вопрос о первой публикации Н. А. Бердяева в настоящее время остается открытым» [2]. Как пишет он сам в одной из своих автобиографий, «печататься я начал в 1898 г., сначала в журнале “Мир Божий” поместил несколько рецензий на философские и социологические книги» [3]. В библиографии сочинений Бердяева, составленной Т. Ф. Клепининой, имеется список этих рецензий, написанных с июля 1898 по декабрь 1905 г. [4] Общее их число — 38 (на самом деле — 40); причем восемь из них напечатаны анонимно в 1898-м, десять (и тоже анонимно) в 1899-м, две в 1900-м за подписью «Б. К-ский», четыре за той же подписью в 1901-м, остальные, подписанные не самым оригинальным псевдонимом «NN», были опубликованы в 1903 и 1905 гг. Едва ли могут быть сомнения относительно того, что анонимность и псевдонимность первых рецензий Бердяева была вызвана отнюдь не соображениями цензуры. Напомню, что первый полицейский обыск у Бердяева был произведен в ночь на 12 марта 1898 г., затем последовал арест (для него уже второй, первый раз он был арестован на несколько дней за участие в студенческой демонстрации в Киеве), месячное пребывание в тюрьме, освобождение под подписку о невыезде из Киева, а через два года, по окончании следствия, в марте 1900 г. — высылка на три года в Вологду [5]. Тем не менее, вся эта полицейско-политическая эпопея хронологически почти совпадает с литературным дебютом Бердяева, — стало быть, не по цензурным соображениям он не подписывал или подписывал псевдонимом свои первые рецензии в «Мире Божьем».

Бердяев, по-видимому, хотел войти в литературу не как автор коротких рецензий (которые сегодня, уместнее было бы назвать «рефератами»), а как автор самостоятельных статей и книг. Тем не менее, исследователь творчества Бердяева не должен пройти мимо и этих рецензий, не должен полностью их игнорировать. Дело в том, что для начинающего ученого писание «рефератов» — необходимый и полезный этап творческой жизни; ныне этим занятием не пренебрегают и солидные ученые, готовящиеся к написанию очередной монографии и собирающие необходимый для неё материал. Реферирование, особенно если оно носит целевой характер и осуществляется по определенному плану, можно рассматривать как стадию «аккумуляции» будущих идей, как своеобразное наращивание «интеллектуальных мышц»; если же за эту работу еще и платят какие-то деньги, — то и совсем хорошо. А «острое безденежье» было постоянным спутником Бердяева в течение чуть ли не всей его жизни [6].

В задачу настоящей статьи не входит анализ и обзор всех анонимно-псевдонимных рецензий Бердяева, написанных в 1898–1905 гг. Нас здесь интересуют главным образом те рецензии, которые непосредственно предшествовали первой его статье и которые поэтому хотя бы гипотетически можно рассматривать в качестве её подготовительной стадии. Тематика этих восемнадцати рецензий выглядит так (названия иностранных книг даются на русском языке и без библиографического описания):

— больше всего рефератов (шесть) приходится на долю книг по истории философии, этики и культуры (Ремке. История философии; Виндельбанд. История древней философии; Фр. Иодль. История этики; П. Кампфмейер. Очерки по истории немецкой культуры; Б. Н. Чичерин. Политические мыслители древнего и нового мира. Вып. I и II; Ланге. История материализма и критика его значения в настоящее время [7]);

— второе место занимают рефераты книг, посвященных отдельным философам: Спинозе (С. Г. Ковнер. Спиноза, его жизнь и сочинения; Болин. Спиноза), Канту (Кроненберг. Философия Канта и её значение в истории развития мысли; Паульсен. Кант, его жизнь и учение), Шопенгауэру (Рибо. Философия Шопенгауэра) и Леонардо да Винчи (Г. Сэайль. Леонардо да Винчи как художник и ученый);

— затем идут рефераты произведений признанных классиков философии: Платона (первый том «Творений» в переводе В. С. Соловьева), Дж. Ст. Милля («Система логики») и Р. Авенариуса («Философия как мышление о мире сообразно принципу наименьшей меры сил» [8];

— и, наконец, замыкают этот ряд книги, которые, на первый взгляд, кажутся случайными в списке, но которые на самом деле, как будет видно из дальнейшего, вполне органично в него вписываются: Тиченер. Очерки психологии; Дух и материя (против материализма); Дарвинизм и теория познания.

Целенаправленность реферирования Бердяева — в свете его ближайшего научного творчества — не вызывает ни малейшего сомнения. Прежде чем заняться самостоятельным творчеством, он, безусловно, стремился «в просвещении стать с веком наравне», и в этом отношении первостепенное значение приобретают не столько те книги по истории философии, которые отнесены нами к первой рубрике, как те, что составляют рубрику последнюю, и выбор которых, на первый взгляд, производит впечатление случайного. Именно на рубеже веков и в самом начале XX в. проблема «психологизма» в философии и социологии обрела особое значение, и будущему автору статьи о Ланге необходимо было выработать собственное представление о соотношении теории и психологии познания.

Тем, кто хорошо знаком с творчеством «позднего» Бердяева, выбор им в качестве «главного героя» своей первой статьи немецкого неокантианца Фридриха Альберта Ланге (1828–1875), философа ныне почти забытого, на первый взгляд может показаться странным. Приписать его исключительно влиянию П. Б. Струве [9] — в то время действительно очень заметному, — означало бы, по сути дела, ответить вопросом на вопрос: чем в таком случае объясняется выбор самого Струве? Правильнее будет искать ответ не в психологических склонностях Бердяева или Струве и не в том влиянии, которое последний, будучи старше по возрасту и опытнее в плане литературном, оказывал на первого, а в «ситуации самого времени», которая объективно способствовала повышенному интересу мыслящего российского общества к философскому творчеству Ланге.

Здесь уместно отметить, что «История материализма» Ланге в свое время была самой читаемой книгой по философии как в Германии, так и в России. Три русских издания: два в переводе Н. Н. Страхова и одно под редакцией В. С. Соловьева, — факт сам по себе говорящий о многом. Более того, Соловьев обещал даже написать «примечания к обоим томам», в которых он намеревался «оговорить и выяснить те пункты, в которых… существенно несогласен с автором “Истории материализма”». И лишь болезнь глаз, вынудившая его «отказаться на неопределенное время от всяких письменных и книжных занятий», помешала исполнить ему это намерение [10].

Сказать вполне определенно, чем именно Ланге привлек к себе внимание начинающего автора, не представляется возможным. Наверное, помимо чисто научных интересов Бердяев руководствовался и более практичными соображениями: желанием заявить о себе как об оригинальном и самостоятельно мыслящем философе-марксисте уже первой своей статьей. И эта последняя цель была им успешно достигнута. Первоначально статья была опубликована по-немецки в журнале «Neue Zeit», органе германской социал-демократии, в 1899 г. под несколько иным, чем русский её вариант, названием: «Ф. А. Ланге и критическая философия в её отношении к социализму». «По поводу этой статьи, — вспоминал Бердяев уже на склоне лет, — у меня возникла переписка с Каутским [редактором “Neue Zeit”]. Он очень приветствовал мою статью и писал мне, что возлагает большие надежды на русских марксистов для дальнейшего теоретического развития марксизма» [11]. Конечно, для начинающего, в то время 25-летнего автора, похвала «самого» Каутского значила очень многое. Однако, чтобы еще раз не возвращаться к этой теме, отметим, что высокие надежды Каутского Бердяев не оправдал, как не оправдал их и другой, начинающий в то время марксист — С. Н. Булгаков. «Русские марксисты, — пишет Бердяев, — изначально почувствовали, что я человек не ортодоксальный, не вполне их человек» [12].

Чем, все-таки, Ланге вызвал интерес Бердяева? Внимательный читатель первой статьи Бердяева заметит, что за всей её кажущейся объективностью и научностью скрывается сугубо личностная заинтересованность и тайная симпатия. Отметим лишь некоторые «пункты».

«Литературный талант», «необыкновенная многосторонность», «чуткость к жгучим вопросам своего времени» и «горячее сочувствие к демократическим стремлениям» — это во-первых. Во-вторых, за всем этим скрывается некое тайное «избирательное сродство», которое можно охарактеризовать словами самого Бердяева о Ланге: «поэт в душе». Может быть, Ланге в грядущем тысячелетии и будет забыт как автор «второстепенный» и преходящий, но его слова о том, что философия — это «поэзия понятий», безусловно переживут века.

Наконец и в-третьих: Ланге, по словам Бердяева, поднимает целый ряд самых жгучих вопросов современности, но не дает на них «положительных ответов», — стало быть, для него это «будильник мысли», не дающий впасть в «догматическую дремоту», что уже само по себе является большим достоинством (в философии — большая честь быть Сократом, чем Аристотелем).

Итоги бердяевского анализа философии Ланге можно сформулировать с помощью трех «не»: будущее, по мнению Бердяева, не принадлежит 1) ни субъективному идеализму Беркли, ни абсолютному идеализму Гегеля; 2) ни агностицизму, ни даже неокантианству «наших дней»; 3) не принадлежит оно также и «диалектическому материализму».

В чем же положительный итог работы — то есть те «да», к которым в результате своего анализа пришел молодой Бердяев? В свете его последующей эволюции («от марксизма к идеализму», если воспользоваться классической формулой С. Н. Булгакова) можно отметить, по крайней мере, тоже три пункта.

Во-первых, именно в этой первой статье Бердяев сформулировал свое представление о философии будущего как «сверх-науке», или «ненауке», как напишет он впоследствии в своей монографии «Смысл творчества». Это, на первый взгляд, эпатирующее утверждение немало крови попортило историкам философии и исследователям творчества Бердяева. «Философия — не наука!» Эта дерзкая фраза была произнесена и написана в то время, когда критерий «научности» сделался чуть ли не «видом на местожительство», своего рода академическим «шиболетом», незнание или непризнание которого автоматически выводило незнающего (и тем более не признающего), по крайней мере, «за скобки» «настоящей» науки. XX век показал, однако, что Бердяев в этом пункте не так уж не прав. Не вдаваясь в тонкие детали вопроса о природе философского и научного знания, скажем так: наука — открывает, а философия созидает или творит. Даже при минимуме «социологического воображения» нетрудно предположить, что если бы Колумб и умер во младенчестве, Америка была бы рано или поздно, но все-таки открыта. И если бы не Ньютон, то кто-то другой, и тоже рано или поздно, открыл бы закон всемирного тяготения. По той простой причине, что и Америка, и такое явление, как тяготение, существовали за тысячи, миллионы лет до того, как их открыли. Аналогично рассуждая, можно почти с полной уверенностью утверждать, что ни музыка Моцарта, ни поэзия Пушкина не были бы возможны без их создателей. Что касается философии, то на вопрос, как возможна (и возможна ли вообще) философия Канта или Платона без Канта и Платона, нельзя ответить однозначно ни в положительном, ни в отрицательном смысле. Во всяком случае каждый, кто глубоко продумал этот вопрос и даже так или иначе решил его для себя, понимает, что здесь открывается «проблемное поле», и наряду с его точкой зрения возможна другая, несколько иная или даже прямо противоположная.

Что касается Бердяева, то именно понимание им философии как не- или сверх-науки уберегло его от догматического марксизма, а стало быть, и от марксизма вообще, апофеозом которого можно считать слова «Ильича», выбитые в камне на памятнике Марксу, до сих пор «украшающем» (и устрашающем? — с учетом самой его позы) Москву: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно».

Во-вторых, чрезвычайно важной и по тем временам актуальной представляется нам мысль Бердяева о том, что «связь философии с социальной средой» опосредована «специфической психологией». Это означает, что философ отныне находится в иных условиях духовного производства, весьма отличных от тех, в каких находился философ «классической эпохи». И хотя на последних страницах статьи Бердяев с оптимизмом пишет о том, что «призывая к философскому творчеству, мы имеем в виду выразить настроение известной группы людей», о творческом синтезе философии, о монизме и материализме, он очень скоро (уже через два года) осознает себя «феодалом, сидящим в своем замке и отстреливающимся». Такой тип философствования спустя два десятилетия получит в Европе название «экзистенциализма», и Бердяев, к тому времени уже всемирно известный мыслитель и публицист, будет причислен к числу его самых ранних представителей или предшественников.

И, наконец, в-третьих, Бердяеву явно импонирует то нежно-ностальгическое отношение к религии, которое свойственно Ланге; в значительной степени оно присуще и ему самому. Опосредующим звеном между философией и религией оказывается поэзия: философия — это поэзия понятий, а религия — поэзия чувств. Для марксиста, даже «критического», одного этого уже достаточно для «отлучения».

Вполне очевидно, однако, что бердяевские «не» звучат убедительнее, чем его «да». Но на то и первая статья, чтобы больше ставить вопросов, чем давать ответов. Дальнейшая эволюция Бердяева будет направлена на решение тех проблем, которые в статье о Ланге лишь слегка намечены.

И последнее. Первая статья Н. А. Бердяева была напечатана в седьмом, июльском номере журнала «Мир Божий» за 1900 г. А в последний день июля в имении Трубецких Узком умер Владимир Сергеевич Соловьев. Смерть одного великого русского философа символически совпала с литературным дебютом другого. И это еще одно свидетельство в пользу того, что не порывается связь времен — никогда.

Мое философское миросозерцание.

О назначении человека. Опыт парадоксальной этики

Я и мир объектов. Опыт философии одиночества и общения.

Духовный кризис интеллигенции